Не навреди - Страница 36

Я объяснил, что в основном все зависело от воли случая, но она вряд ли поверила мне – да и никто не верит, если операция проходит успешно.

– Извините, что я накричала на одного из ваших ординаторов вчера… – начала она.

– Забудьте, – весело ответил я. – Мне однажды тоже довелось побывать в шкуре обозленного родственника.

8. Хориоидпапиллома

доброкачественная опухоль сосудистых сплетений желудочков головного мозга, производящих спинномозговую жидкость

Тридцать лет назад в любой британской больнице имелся бар для младшего врачебного персонала, в котором можно было пропустить стаканчик после долгого рабочего дня, либо же – при наличии свободного времени – скоротать ночное дежурство за выпивкой, сигаретами и игровыми автоматами, стоявшими в углу комнаты.

Я получил диплом врача всего четыре месяца назад и теперь работал интерном в отделении гинекологии. До памятной операции, убедившей меня стать нейрохирургом, оставалось полтора года. Однажды вечером я стоял у барной стойки, потягивая пиво и болтая с коллегами: мы обсуждали пациентов и их болезни в той слегка самодовольной манере, что столь присуща молодым врачам, беседующим между собой. Пожалуй, я также испытывал некоторую вину за то, что не спешил вернуться домой к своей жене Хилари и нашему трехмесячному сыну Уильяму. Внезапно на мой пейджер пришло сообщение от внешнего абонента. Я добрался до ближайшего телефона и услышал от Хилари, в чьем голосе звучало отчаяние, что нашего сына в тяжелом состоянии положили в местную больницу – с его мозгом было что-то не так.

Отчетливо помню, как пулей преодолел расстояние до станции метро, а затем, выйдя на нужной остановке, помчался по темным пустынным улочкам Бэлхама – был поздний зимний вечер – к местной больнице. В тихой палате я нашел убитую горем Хилари, державшую на руках нашего сынишку, который ворочался во сне, а также педиатра, ожидавшего моего прихода. Он сообщил, что у Уильяма острая гидроцефалия и что на следующий день его переведут в детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит, чтобы сделать томографию.

Следующие несколько недель мы с женой провели в том странном мире, в который попадает человек, переживающий за жизнь собственного ребенка, – внешний, реальный мир становится призрачным, а люди, населяющие его, – отдаленными и туманными. Единственное, что существует в вашей реальности, – это сильнейший страх, подстегиваемый безнадежной, всепоглощающей любовью.

Уильяма перевели в пятницу вечером – самое неподходящее время для того, чтобы заболеть, – и направили на томографию. Поскольку я был врачом, а ординатор, присматривавший за Уильямом, по странному стечению обстоятельств оказался старым школьным другом Хилари, мне разрешили присутствовать в операторском кабинете томографической лаборатории. Странно было слышать, как два радиолога весело щебечут о недавней вечеринке, словно им нет дела до малыша, завернутого в одеяло: он лежал в большом металлическом бублике томографа, а возле него сидела измученная, отчаявшаяся мать. Я смотрел, как на мониторе компьютера одно за другим появляются изображения, по мере того как сканер медленно проходит вдоль головы Уильяма. На снимках можно было разглядеть острую гидроцефалию, а также опухоль прямо в центре мозга.

После томографии Уильяма отнесли в палату. Мне сказали, что хирург осмотрит его немного позже. Было очевидно – во всяком случае, мне так казалось, – что Уильям без сознания и серьезно болен, однако помощник хирурга заверил меня, что тот просто спит из-за успокоительного, которое ему дали перед томографией. Приближалась ночь, на улице стемнело. Наконец нам сообщили, что хирург может и вовсе появиться не раньше понедельника. Плохо соображая, что происходит, я бродил по длинным больничным коридорам, которые к тому времени почти опустели, тщетно пытаясь разыскать хирурга, который явно был столь же неуловимым, как и нейрохирург в моей больнице. Больше не в состоянии это выносить, я покинул жену с ребенком и уехал домой, где на глазах у своих встревоженных родителей вдребезги разбил табуретку на кухне, поклявшись засудить больницу, если с Уильямом, не дай бог, что-нибудь случится.

Пока я безуспешно пытался совладать с ситуацией, хирург, как я позже узнал, все-таки появился, взглянул на Уильяма и выпроводил Хилари из палаты. Через родничок в голове Уильяма он вставил трубку для неотложного дренажа, чтобы снизить давление, – по крайней мере впоследствии я хотя бы мог утверждать, что испугался не понапрасну. Нам сказали, что опухоль удалят через пять дней, которые превратились для нас в самую настоящую пытку.

В ночь перед операцией я возвращался с работы на машине. До дома оставалось всего несколько сотен метров, когда на дорогу прямо передо мной выскочила черная кошка, и я, не успев затормозить, переехал ее. Ни до, ни после того мне никогда больше не доводилось сбивать животных. Я вышел посмотреть, что стало с бедным созданием. Кошка лежала в канаве, судя по всему, мертвая – с открытым ртом и глазами, слепо глядящими на луну, свет которой озарял ясное зимнее небо. Я вспомнил, что на запястье Уильяма нацепили больничный браслет с изображением кошачьей морды: больница была детская, и там любили подобные штуки. Даже несмотря на то что я не суеверен, от такого совпадения у меня пробежали мурашки по коже.

Уильяма прооперировали субботним утром. Все те долгие часы, что шла операция, мы с Хилари безостановочно бродили по центру Лондона. Это стало для меня полезным уроком – впоследствии, уже работая хирургом, я прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько тяжело родственникам оперируемых мною пациентов.